«Я впервые столкнулся с такой режиссурой, с таким видением театра, раньше я не проходил такого рода уроков в постижении профессии и понимании ее», -  так говорит о спектакле «Война и мир» и работе с Римасом Туминасом всенародно любимый актер Андрей Ильин, с которым мы беседуем в фойе Симоновской сцены театра имени Вахтангова.

Спектакль Римаса Туминаса «Война и мир» - это что-то невероятное, как в режиссуре, так и в игре актеров. Роль графа Ростова – что это для вас, и как работалось с Мэтром?

- Признаюсь, я впервые столкнулся с такой режиссурой, с таким видением театра, раньше я не проходил такого рода уроков в постижении профессии и понимании ее. Это новый взгляд на театр и новая форма режиссуры. Римас Владимирович, в силу своего таланта, если не сказать – ГЕНИАЛЬНОСТИ, поднял планку творческого уровня театра очень высоко. «Война и мир» - этот спектакль стал, в каком-то смысле – эталонным. Есть противники этого спектакля, есть почитатели. Правда, отрицательных рецензий нет, да и все мои знакомые, и люди, чьему мнению я доверяю, высказывались только восторженно, в том плане, что «это действительно феноменальный спектакль». Актеры работают отчаянно, с большим желанием, очень талантливая молодежь в спектакле – невероятно талантливая. Я ими всеми горжусь, они удивительные ребята – причем, разные составы: две Наташи, два Андрея Болконских и два Пьера – разные, но оба интересны по-своему. Да, и мы с Сергеем Маковецким играем в очередь,  и играем как-то по-разному, в силу того, что мы с ним разные по природе своей. Спектакль действительно произвел впечатление, и когда доходит до финала третьего акта – аплодисменты горячие, дружеские, просто овации. А когда зал встает – это приятно, трогает и говорит о том, что спектакль состоялся и он задел душевные струны. Раз такой человеческий отклик, значит,  не зря работали – спектакль идет пять часов, люди принимают и воспринимают. О тонкостях режиссуры я не могу говорить, а вот как актеру – поначалу было не просто. Спектакль очень аскетичный, с уникальными декорациями, есть костюмы – они слегка осовременены, есть стена… а так, практически, больше ничего нет. Негде актеру «спрятаться». Я, если честно, все свою театральную жизнь пытался за чем-то «спрятаться». Вот с вами сижу – «играю» с телефоном, так проще – артисту всегда куда-то надо деть руки. А здесь [в спектакле] – одна стена, и слово, слово, слово. Через действие, через воздействие, через партнеров, через полный зал – абсолютная прозрачность существования актера, девственность что ли.  

А вам удалось самому посмотреть спектакль, как зрителю?

- Смотрел, и несколько раз. У нас же была возможность его посмотреть, было несколько прогонов. За месяц до премьеры мы собрали весь спектакль – все знали текст, практически все было выстроено так, как потом прозвучало на премьере. Я смотрел, когда сам не играл, а играл Маковецкий и другие артисты. Было очень интересно, в зале сидели многие артисты театра, и не только те, которые задействованы в постановке. Это же очень увлекательно, когда идет настоящий творческий процесс. Это же живое дело. Жаль, что с нами сейчас нет Римаса Владимировича, мы до сих пор прибываем в некоторой растерянности – это большая потеря для театра.

Теперь о спектакле на Симоновской сцене, где мы и записываем интервью. «Любовь у трона» Андрея Максимова – камерная постановка на камерной сцене, как это все происходило?

- Вы знаете, очень комфортно, очень легко. Максимов знал,  чего он хотел. Да и работал он уже с этим материалом – он ставил этот спектакль в театре «Модерн»  с Илзой Лиепой и теперь уже с нашим актером Сергеем Пинегиным, тому спектаклю больше 15 лет. Андрей Маркович как бы шел по проторенной дорожке, но уже со мной и Ольгой Тумайкиной. Мы другие, и Максимов искал новые ходы. Я не видел тот спектакль, да и не надо было мне его смотреть, иначе бы он меня сбил просто. Мы репетировали, получали удовольствие – это очень важно получать удовольствие от процесса, от общения. Андрей Маркович потрясающий человек, ЛИЧНОСТЬ, с ним интересно общаться, он прекрасный рассказчик,  его можно заслушаться. Мы все сочиняли спектакль, и что-то сочинили. И это было приятное откровение, когда спектакль занял свое важное место в истории Вахтанговского театра.

Вам комфортнее, когда режиссер говорит, КАК играть, или когда – ЧТО играть?

-  Когда как. Римас Туминас прекрасно иногда показывал. Если это для пользы дела, и если это взаимосвязанный обоюдный  разговор, и если это не сильно навязывается – то можно по-разному пробовать. Наше актерское дело такое – мы можем подходить с разных сторон, чтобы добраться до сути, до какой-то истины. У меня тут нет никакого рецепта – у всех своя кухня. Конечно, я не очень люблю, когда мне говорят: «Стань сюда, пошел туда». Мне больше нравится, когда живой человеческий процесс общения, и процесс, где мы оба соучастники и делаем одно дело.

Театр и кино это разные профессии?

- Конечно разные. Мне лично ближе театр, в нем я больше понимаю и разбираюсь. Я до сих пор не понимаю, каким боком стоять возле камеры, каким ракурсом поворачиваться. Хотя у нас в диплом и написано «артист театра и кино», но киношные тонкости нам никто не преподавал. Все на личном опыте, и у всех по-своему. Есть замечательные артисты театра, которые не могут играть в кино, и наоборот. Театральные актеры, с великолепной харизмой, умеющие держать зал абсолютно теряются перед камерой.

Вы совсем молодым снимались с Еленой Яковлевой в «Каменской», а теперь встретились на площадке «Склифосовского». Что-то поменялось в вашем с ней дуэте?

- Ничего не поменялось. Елена очень любит импровизацию, ненавидит учить текст, бегаешь за ней с сачком, пытаешься «уловить». А с другой стороны – это мастерство, ее определенный актерский талант. Она невероятно талантливая актриса, и непредсказуемая. И эту непредсказуемость далеко не многие артисты могут «ловить». Я и сам люблю импровизировать, но в  разумных пределах.

У вас необычное отчество – ваш отец Епифан Илларионович и вы росли в деревне староверов у бабушки. Ваша врожденная интеллигентность от мамы?

- Может просто, психотип такой – благодаря родителям и господу богу. Я, скорее всего в мамину «породу», и очень похож на своего дядю Мишу. Чудесный был дядька, очень добрый, с юмором. Это родной брат моей мамы, младший. Я с пятого класса ходил в драмкружок, с педагогами мне повезло, да и общался, видимо, с интеллигентными людьми. На курсе я был самый молодой, и педагоги формировали из нас личностей.  А затем, когда попадаешь в интеллигентную среду, театральную – это все накладывается. Я работал в прекрасном рижском театре русской драмы, играл там ведущие роли, а актерский состав был просто потрясающим. Меня окружали невероятные личности, могу перечислить всю труппу. Тогда театр возглавлял Аркадий Фридрихович Кац, и он собрал со всего СССР лучших на то время актеров. Один Саша Боярский чего стоил, к сожалению, он безвременно погиб в 1982 году – утонул на гастролях в Болгарии. Он мог ночами читать Бродского, знал его всего наизусть – Пушкина, Лермонтова. Вот у него действительно текла абсолютно живая голубая кровь – вот он и был настоящий ИНТЕЛЛИГЕНТ.

Как изначально появился драмкружок?

- Абсолютно случайно, как это часто бывает. В 4 классе к нам пришел какой-то дяденька, и мы делали спектакль «На графских развалинах». Но постановка не увидела свет, так как мой партнер сломал руку. После этого  одноклассницы пригласили меня в драмкружок дома пионеров, куда сами ходили. Я пошел с ними и на всю жизнь застрял на сцене.

А как родители к этому относились?

- Прекрасно. Мама и папа были далеки от театра. Мама работала завхозом в ПТУ, папа – там же водителем. Им главное было, чтоб я не рос лоботрясом и хулиганом. Это было замечательное время: школа, драмкружок... Успеваемость, правда, страдала. И учителя меня припугнули тем, что если я не подтяну успеваемость, они будут ходатайствовать об отчислении меня из драмкружка. Я испугался и сразу начал исправлять отметки.  Так что, я считаю, что это правильное дело. Мой ребенок тоже сейчас ходит на кружки – пока не актерские, спортом надо заниматься: плавание, баскетбол, тхэквондо. Пока надо физическую форму подтянуть.

До появления Тихона, в одном из интервью вы говорили, что главное для вас – творчество. А теперь – семья, дети?

- С рождением Тихона вообще все поменялось. Во-первых, как это ни банально звучит, появился смысл - ради кого, ради чего. Но я продолжаю мотаться по стране, работать в антрепризах, стараюсь все это сочетать с Вахтанговским театром. Театру это не очень нравится, но они «стиснув зубы» входят в мое положение, идут на компромиссы – я  нахожу понимание. Съемки какие-то случаются – в общем, работаю. Живу нормальной, полноценной, насыщенной жизнью.

Дома то успеваете побывать?

- Бываю. К сожалению, не так много внимания получается уделять  воспитанию сына, но когда я дома, стараюсь что-то контролировать. Сын похож на меня, но про характер пока сложно сказать. Он мягкий, но может противостоять, часто дает отпор, с мальчишками иногда дерется в классе. Может за себя постоять – это важно. Иногда с хитринкой, но это тоже ведь надо.

А, правда, что мама строгая, а вы – мягкий?

- Мама строгая, иногда может запретить играть в «Май Крафт». Сын, к сожалению, мало читает, иногда мы с ним выбираемся на рыбалку. Я заядлый рыбачек-любитель, и на даче мы с сыном ходим порыбачить. Правда, если не ловится, он быстро теряет интерес. Но ему это нравится – иногда приносим улов на ушицу.

Вы терпеливый человек?

- В принципе – да, но иногда могу и кулаком по столу. Все периодами: если в жизни что-то нервное происходит, ловлю себя на мысли, что становлюсь раздражительным. Может от усталости, может от  недовольства самим собой, что-то не получается в роли, в репетициях. Такое тоже бывает, а все отражается, к сожалению, на семье. Недаром Станиславский советовал оставлять все проблемы за порогом театра. Равно как и в жизни – все рабочие неурядицы нужно  оставлять на работе. Но не всегда получается. Не можем же мы параллельно жить двумя жизнями.

Дома с женой обсуждаете роли, театр, она ходит на ваши постановки?

- Ходит. Она видела все мои спектакли. К сожалению, не очень получается куда-то ходить вместе. Если у меня свободный день, а их не так много – я стараюсь его провести просто дома. Иногда и в кино ходим, и в гости.

О чем вы мечтаете в профессиональном плане, раньше вы хотели сыграть Шута в «Короле Лире»?

- Когда это было. Есть мечты сыграть что-то интересное в кино. Мне кажется, что я своей, большой, серьезной, характерной роли в кино пока не сыграл. Не подарила судьба мне этого момента – все как-то рядом, как-то близко. Роль, которая тебя бы задела, взволновала – в кино, в театре у меня было достаточно много таких ролей: Хлестаков, Гамлет, Треплев. И в театре Моссовета, и в МХТ, и антрепризы, а теперь в Вахтангова. На театры мне жаловаться нельзя, а вот на кино хочу пожаловаться. И на режиссеров, которые то ли меня не видят, то ли не доверяют – я все понять не могу.

У вас и в сериале «Склифосовский» непростая роль, даже скажу не сильно положительная.

- Да, герой неоднозначный. Со своими слабостями, со своими болями, со своими душевными проблемами, с неустроенностью.  Там действительно есть что играть: есть проблемы, которые герой преодолевает, находит неординарные и неоднозначные решения. Взаимоотношения с героиней Лены Яковлевой и взаимоотношения с отцом.

Возвращаясь к спектаклю «Война и мир»: Максим Аверин (Художественный руководитель Сочинского концертно-филармонического объединения, актер театра Сатиры, приглашенная звезда Ленкома – прим. авторов) сказал, что этот спектакль его «потряс и перевернул душу». А как у вас с этим?

- Он [спектакль] мне, в определенном смысле,  «усложнил» жизнь. Потому что, у меня сейчас точка отсчета – «Война и мир». Это такая высота, что я теперь все время мысленно с ней  сверяюсь, как, наверное, и Терехова все время возвращалась к Тарковскому  после общения с ним. Он  перевернул её представление о театре, о режиссуре, о кино – я знаю, что ей было сложно. Я работал с ней в театре Моссовета и общался – она все время возвращалась к Тарковскому, так или иначе, в этом разговоре или в другом.

Когда мы разговаривали с Виктором Добронравовым, который играет молодого Болконского, он сказал, что ему было сложно играть скрытый темперамент.

- Я его понимаю. Открытый темперамент  играть легче, а сдерживать себя всегда очень непросто.  Вот эта холодность – она в нем присутствует, вот эта подача какая-то другая, эта, если хотите, высшая интеллигентность, которая в нем заложена, эта порода. Князь, он не имеет права растрачиваться.  Иногда слово гораздо сильнее эмоции, не случайно сильные люди играли очень сдержанно. Слово, в данном случае, сильнее жеста.

А вам сложно играть скрытый темперамент, вы интроверт?

- Нет, не сложно, в принципе – технический момент. Я вам скажу, что в этом аскетизме, и в данном случае  «Война и мир» это доказывает - сила, мощь. Здесь все очень аккуратно, все очень сдержанно, всё на полужестах, и не надо больше. Можно найти аналогию с оперой и даже балетом. Моя любимая сцена, когда мы собираемся на бал – без слов. Где мы выстраиваемся, мы становимся на цыпочки и идем, идем, идем – долго-долго, потом мы выдохнули и вошли. Потом вышла Наташа, станцевала своей прекрасный танец с Болконским. Потом проходит   Болконский – просто идет и все, больше ничего. В другом спектакле этого просто не могло быть. А потом мы выходим после бала – я пьяненький. Это воздух – он важнее любых слов. В этом и есть театр, прекрасный театр. Когда одна актриса, или один актер  и через  монолог рассказана  вся война. Вот вся война через один монолог. Эти шинели, могилы и штык  - все, что остается после боя.  Штык, который гораздо сильнее всей конницы и всего оружия -  и достаточно, это и есть театр.

А вы разговариваете со своим сыном о чем-то таком?

- Да, стараюсь. Моим воспитанием занимались мама и бабушка. Бабушка, что называется, согревала своим теплом – я получил женское воспитание. Бабушка не знала ни одной буквы, но обладала феноменальной памятью. Лет в семь я прочитал ей длинное стихотворение, один раз прочитал. А когда мне было 15 бабушка, приехав к нам в гости, повторила его слово в слово. Она помнила невероятное количество сказок, по-моему, сама их и сочиняла. Мы сидели на завалинке, я все это представлял, потом мне это снилось. Это как раз в той деревне староверов, где я проводил свое детство. А с маминой стороны был дедушка Иван Иванович – фронтовик, три войны прошел. Когда ему было 18 лет, его чудом не расстреляли то ли врангелевцы, то ли колчаковцы. Дедушка прожил до 85-ти лет и был окружен любовью и заботой родных и близких. С Тишей я стараюсь обо всем  говорить. Часто его прощаю за какие-то проступки, хотя и понимаю, что надо было пожурить, а может даже и примерно наказать.

В наше непростое, во всех отношениях, время, чем вы себя поддерживаете, что или кто  вам лично помогает жить?

- Семья, сын, театр – то, что и составляет смысл жизни, и то, чем мы живем. Мне грех жаловаться – у меня интересная, насыщенная и наполненная жизнь. Я работаю в лучшем театре страны, и в этом смысле мне повезло. Да и театр Моссовета и МХТ, где я тоже служил, также дали мне многое. Потом я решил уйти на «вольные хлеба»,  и не жалею об этом нисколько. Девять с половиной лет я принадлежал самому себе. Сочетать жизнь вне театра и театр - довольно сложно, очень сложно. И слава богам, что дирекция театра Вахтангова идет мне навстречу и позволяет иметь еще какую-то творческую нишу. Отдых мой тоже зависит от репертуарного плана театра. Сейчас, например, я мечтаю о том, как проведу лето. Новый Год чаще всего встречаем на даче, приезжают друзья – камин, печка, баня, сугробы, баб снежных будем лепить. А главное, чего я хочу — чтобы родные и близкие были здоровы и счастливы, хочу, чтобы Тишка вырос нормальным человеком, получил достойную профессию.

Владимир Сабадаш. Светлана Юрьева.

Фото – Владимир Сабадаш.